Итак, в 1953 году на усадьбе «Д» были найдены остатки каменного терема, две грамоты, адресованные Юрию Онцифоровичу, и три, адресованные Онцифору Лукиничу. А основная часть усадьбы находилась тогда ещё за пределами раскапываемого участка. Сколько же берестяных грамот с именами посадников принёс очередной сезон?
Представьте себе, ни одной. На раскопках, как и в любом деле, поспешность меньше всего способствует успеху. В 1954 году на усадьбе «Д» продолжали последовательно вскрывать нижние ярусы того небольшого участка, раскопки которого начались в предыдущем сезоне. Изучались один за другим слои тринадцатого, двенадцатого, одиннадцатого, десятого веков и так до материка. А когда нам очень хотелось похвастаться, мы подводили своих гостей к западной стене раскопа и говорили: «Между прочим, вот за этой стеной находится усадьба Онцифора. Там очень много интересных берестяных грамот. Со временем мы эту усадьбу раскопаем!».
Новые раскопы тогда были начаты совсем в другом месте, на усадьбе «Б». Исследование этой усадьбы, расположенной на углу Великой и Холопьей улиц, началось ещё в 1951 году. И первая грамота была поднята у её частокола. Усадьба «Б» раскапывалась уже три года, основную часть её за это время изучили, и теперь открывалась реальная возможность завершить полное знакомство с ней. А ведь такое случалось впервые в археологии, чтобы ученые могли воочию увидеть планировку целой средневековой усадьбы не за какой-нибудь короткий промежуток времени, а за шестьсот лет — с десятого по пятнадцатый век. Впервые в археологии появилась возможность положить на стол двадцать восемь сменяющих один другой планов одной и той же усадьбы, которые, подобно киноленте, способны показать историю этой небольшой ячейки новгородской жизни в непрерывном движении.
Понятно, что и для будущих раскопок посадничьей усадьбы завершение работ на усадьбе «Б» было небесполезным. Чтобы выяснить особенности посадничьей усадьбы, её нужно сравнить с усадьбами других горожан. Материалы для такого сравнения необходимо было накапливать.
Только в 1955 году вопрос о дальнейших работах непосредственно на посадничьей усадьбе снова встал перед экспедицией. Его можно было решать двумя путями. Можно было идти прямо на запад, прирезав там значительный кусок территории, о которой мы знали наверняка, что это усадьба Онцифора и Онцифоровичей. Но можно и нужно было поступить иначе.
Ведь чем дальше мы уходили бы от мостовой Великой улицы, тем труднее было бы разбираться в хронологии построек, прослоек, вещей и берестяных грамот. Тогда, в 1955 году, о применении дендрохронологии для датировки наших ярусов ещё только начинали мечтать. Главным же нашим путеводителем по усадьбе оставалась уличная мостовая. Стоя на ней, мы хорошо видели, что вот этот сруб, от которого остались только брёвна нижнего венца, существовал одновременно с мостовой, другой был построен раньше, а третьего тогда ещё не поставили. Прослойки щепы, глины, песка, надежно отделяющие более молодое от более старого, нужно было соотносить с их следами в стенах раскопа, а также с настилами Великой улицы. А таких настилов, как мы уже знаем, было двадцать восемь. Когда остатки древней постройки находились неподалеку от мостовой, вопрос о том, какому ярусу настилов они соответствуют, решался легко. Когда же раскапывался участок, расположенный одинаково далеко и от стены раскопа, на которой вырисовывались разрезы всех прослоек, и от мостовой, — трудности определения даты находок удесятерялись. Словом, держались за уличные мостовые мы тогда очень крепко. Между тем из приписки к «Прологу» 1400 года известно, что Юрий Онцифорович, владелец усадьбы «Д» и каменного терема на ней, жил на Козмодемьянской улице. Известно также, по планам середины XVIII века, что эта улица находится где-то рядом. Подобно Холопьей, она должна пересекать настилы Великой улицы под прямым углом. Отыскав этот перекрёсток, мы сразу бы смогли, во-первых, установить длину усадьбы «Д» по Великой улице. Это было важно для планирования дальнейших работ. Во-вторых, выйдя на перекрёсток, — вторгнуться ещё сразу на две усадьбы, лежащие по сторонам Великой улицы за перекрёстком. Это сразу расширило бы наше знакомство с общей ситуацией на раскапываемом участке Неревского конца. И в-третьих, идя по Козмодемьянской улице, мы получили бы ещё один постоянный хронологический ориентир для находок на усадьбе «Д». Мы смогли бы тогда привязываться не только к настилам Великой, но и к настилам Козмодемьянской мостовой.
Так экспедиция и поступила. Она пошла не на запад, а на юг. И тотчас же вышла на перекрёсток Великой и Козмодемьянской улиц. Он залегал всего лишь в восьми метрах к югу от раскопа 1953—1954 годов. Козмодемьянская улица, подобно Великой и Холопьей, была вымощена широкими сосновыми плахами, и её настилы в своём хронологическом чередовании соответствовали настилам Великой улицы.
По сторонам перекрестка располагались четыре усадьбы, попавшие в раскоп 1955 года самыми небольшими частями. Напротив усадьбы «Д», к востоку от неё, за Великой улицей, таилась ещё неизведанная усадьба «Е». К югу, за Козмодемьянской улицей, лежала полная загадок усадьба «И». А наискосок, к югу от усадьбы «Е», располагалась такая же таинственная усадьба «К».
Здесь следует отвлечься немного от нашего рассказа и поговорить об условном обозначении усадеб. Как это скучно, вправе сказать читатель, называть усадьбы условными литерами. Зачем говорить «усадьба Д»? Ведь мы же знаем, что она принадлежала Юрию Онцифоровичу, а до него Онцифору. Присвойте ей название «усадьба Онцифоровичей», назовите и другие усадьбы именами адресатов найденных на них берестяных грамот. И вы сами увидите, как оживёт топография раскапываемого участка, как из-за этих сухих «А», «Б», «В» встанут имена населявших усадьбы живых людей.
Нет, без условных обозначений нам, к сожалению, не обойтись. Не нужно забывать, что, говоря, скажем, об усадьбе «Д», мы имеем дело со всеми её двадцатью восемью ярусами. Люди смертны, и срок их жизни невелик. Ну сколько времени Онцифор владел усадьбой «Д»? Двадцать пять лет — с 1342 года, когда был убит его отец, по 1367 год, когда он умер сам. Это время существования только одного яруса. А история усадьбы «Д», как и остальных изученных здесь усадеб, охватывает шесть веков и около двадцати поколений владельцев. Попробуйте присвоить имена владельцев каждому ярусу усадеб, и нам придётся именовать двести усадеб. И поскольку принадлежность большинства этих усадеб не определяют даже берестяные грамоты, мы всё равно прибегли бы к буквенным обозначениям. Только русских букв для этого не хватило бы, и пришлось бы призвать на помощь латинские, греческие и буквы ещё нескольких алфавитов. Нет, уж давайте оставим наши литерные обозначения, какими бы сухими они ни казались.
От усадьбы «Д» в раскопе 1955 года оказался крохотный кусочек в восемьдесят квадратных метров, примыкающий к перекрёстку. Однако даже незначительные размеры этого нового участка не помешали ему подарить экспедиции ещё несколько берестяных грамот. И в числе этих грамот две принадлежали к переписке наших знакомых посадников.
Грамота № 167 из слоя конца XIV века сохранилась целиком: «Чолобитье от мелника из Лост(в)иць к Юрью к Оньцифорову. Чо би, господине, попецелилеся (ч)оронами. А н(ы)нь посли свои чоловекъ». Если правильно прочитано слово «чоронами», означающее сковороды для выпаривания соли, то лоствицкий мельник молол не только зерно, но и соль.
А от грамоты № 180, найденной в девятом — Онцифоровом! — ярусе, сохранился лишь небольшой кусочек. На этом крохотном обрывке написано: «…(ков)иi i от детиi ei к Онсифору…» Какая-то женщина обращается к Онцифору от своего имени и от имени своих детей.
Однако самая интересная для нашего рассказа грамота в 1955 году найдена не здесь, а на соседней усадьбе «И», тоже незначительно задетой раскопом. Там, в слоях первой четверти XV века, в двух метрах от Козмодемьянской мостовой, обнаружен обрывок берестяного письма № 157, первые три строчки которого полностью сохранились:
«Господину Михаилу Юрьевичю биютъ челомъ хрстяне черенщани. Чо еси, господине, велелъ намъ переставливати дворъ, и ключникъ намъ, господине, велитъ переста(вливати)…».
Что случилось с двором крестьян черенщан, мы так и не узнаем. Другое в этой грамоте должно привлечь наше внимание имя Михаила Юрьевича, которому адресовано письмо крестьян. Нам до сих пор не были известны потомки Юрия Онцифоровича, хотя об их существовании мы знали. Вспомним завещание Орины, в котором говорится, что в Колмове монастыре лежит весь ее род, начиная с прадеда — Юрия Онцифоровича. Если Юрий был чьим-то прадедом, то и отцом кому-то он приходился.
Но был ли этот новооткрытый Михаил сыном именно Юрия Онцифоровича? Условия, в которых найдена грамота, такому предположению как будто не противоречат. Первая четверть XV века — это время, когда по смерти Юрия Онцифоровича его усадьба должна была перейти к его сыну — к деду позднейшей Орины. А то, что грамота найдена на усадьбе «И», а не на усадьбе «Д», в конце концов, неважно — могли её и во дворе соседей выбросить, и через забор кинуть.
Предполагать в Михаиле сына Юрия Онцифоровича позволяли и некоторые детали текста найденной грамоты. Михаил Юрьевич был крупным землевладельцем, крестьяне называют его уважительно на «ВИЧ» — «Юрьевич», что было привилегией бояр, несколько раз он в грамоте поименован «господином». Эти детали говорили, по крайней мере, о принадлежности Михаила Юрьевича к той же аристократической среде, к какой принадлежал Юрий Онцифорович.
А нет ли в летописи каких-либо сведений о Михаиле? Есть. Под 1420 годом рассказывается о таком событии. Осенью в Новгород пришли послы от гроссмейстера Ливонского ордена, чтобы договориться с новгородцами о предстоящем съезде для заключения «вечного мира». Они условились, что этот съезд состоится в январе 1421 года на реке Нарве, куда Новгород отправит для заключения торжественного договора своих представителей. В назначенный срок «вечный мир» был заключён «по старине», что, по лукавому разъяснению летописца, означает: «… как было при великом князе Александре Ярославиче». «Прочность» «вечного мира», заключенного при Александре Невском, была в Новгороде хорошо известна: мир не помешал Раковорской битве и десяткам других сражений.
Сохранился и подлинник договора, заключённого в 1421 году на Нарве. В нём, между прочим, сообщается: «А от Великого Новагорода хрестъ человалъ князя великого намеснекъ Васелия Дмитриевичя князе Федоръ Патракеевичь, посадникъ новгородчкыи Васели Есефовичь, Яковъ Дмитриевичь, посадникъ новгородчкеи Офоносъ Федоровичь, Михаила Юрьевичь, Наумъ Ивановичь за Велики Новогородъ и за все свои пригороды». Видите, в каком торжественном акте участвовал Михаил Юрьевич и в какой блестящей компании он оказался. Что ж, эта компания по плечу сыну Юрия Онцифоровича и внуку Онцифора Лукинича. Но кто сказал, что дипломат Михаил Юрьевич и наш Михаил Юрьевич — одно и то же лицо?
Продолжим поиски сведений о Михаиле в летописи. Годом раньше — ещё одно сообщение о летописном Михаиле: «А Варлам анхимандрит постави церковь камену в Юрьеве монастыри Рожество Богородицю. А Михаила Юрьевич церковь древяну святого Михаила на Кольмове…».
Вот это сообщение имеет для нас большую определенность. В Новгороде и его окрестностях в XV веке было около пятидесяти монастырей, но Михаил Юрьевич для своего церковного строительства избрал почему-то именно то место, где строил и был похоронен Юрий Онцифорович, — Колмов монастырь в ближайших окрестностях Неревского конца. Это совпадение уже содержит в себе намёк на то, что предположение о родственных связях Михаила Юрьевича и Юрия Онцифоровича может оказаться правильным. Однако нужны новые подтверждения, а их может дать только исписанная береста из ещё не копанных слоев усадьбы Онцифоровичей, потому что возможности летописи и других известных ранее письменных документов полностью исчерпаны.
И снова проверку предположения приходится откладывать надолго. В новом сезоне 1956 года ни одной связанной с посадниками грамоты из слоёв XIV—XV веков не добыли. Прежде чем расширить раскоп у перекрёстка Великой и Козмодемьянской улиц, нужно было докопать до материка нижние ярусы уже начатого раскопа.
Не буду утверждать, что это вызывало лишь досаду и желание поскорее разделаться с малоинтересной, хотя и неизбежной частью работы. Все ярусы новгородского культурного слоя наполнены историческими источниками первостепенного значения, все они несут в себе раскрытие одних проблем и постановку других. Чтобы это обстоятельство стало бесспорным, напомню только, что школьные упражнения мальчика Онфима и его рисунки найдены именно в 1956 году и именно у перекрестка Великой и Козмодемьянской улиц, в более ранних напластованиях усадьбы «И».
Наступление на запад началось в 1957 году, через четыре года после открытия посадничьей усадьбы, которая и теперь — спустя четыре года — ещё скрывала все свои тайны. Это наступление началось в конце лета, когда были доведены до материка раскопы на всех других участках и высвобождены силы для исследования Козмодемьянской улицы. Прирезанный с запада участок захватывал широкой полосой часть усадеб «Д» и «И» и был вскрыт в 1957 году только до уровня напластований конца XIV века. Уже начиналась осень, и раскопки подходили к концу. Все грамоты, о которых ниже пойдёт речь, найдены в слоях первой половины XV века, в третьем — шестом ярусах, которые сейчас по годичным кольцам древесины датируются 1396—1446 годами.
Первая же грамота, найденная на новом участке, её номер 297 — начиналась словами: «Целобитье от Сергия з братьеи изъ Рагуилова господину Михаили Юрьевицу,..».
Потом, спустя день, обрывок ещё одной грамоты, получившей № 300: «(Целобит)ие господину Михаилу Юрьевицю от Тероха и от Тимоще…».
И, наконец, грамота № 301 разрешила все сомнения и окончательно определила происхождение Михаила Юрьевича не хуже, чем это сделало бы метрическое свидетельство:
«Осподиню Михаилу Юрьвицу синю посадницу паробокъ твои Кля цоло бие…» — «Господину Михаилу Юрьевичу, сыну посадничьему, слуга твой Кля челом бьёт…». Дальнейший текст грамоты № 301 очень интересен по историческому содержанию, и мы ещё вернёмся к нему, когда соберём вместе все письма, полученные посадниками и их близкими. А сейчас обратите внимание на то, как просто решился вопрос об отношении Михаила Юрьевича к Юрию Онцифоровичу. Михаил назван в грамоте посадничьим сыном. Он был сыном посадника, которого звали Юрием. Но как раз Юрий Онцифорович, его предполагаемый отец, и был посадником. Всё сошлось, всё встало на место.
Все ли? Да, всё, но за одним небольшим исключением. А может, в Новгороде в конце XIV или в начале XV века были и другие посадники Юрии? Тогда Михаил с равным успехом может оказаться сыном одного из них, а не обязательно Юрия Онцифоровича.
Ну вот, снова скажет читатель, началась «перестраховка». Что же тут проверять? Михаила звали Юрьевичем, а сына Онцифора Юрием. Юрий был посадником, а Михаил сыном посадника. И грамоты найдены на одном участке. И по времени грамоты Михаила чуть позже грамот Юрия. Вопрос ясен и в дальнейшем обсуждении не нуждается.
Нет, нуждается. И вот почему. Грамоты Юрия и Онцифора найдены на усадьбе «Д», а все четыре грамоты Михаила Юрьевича – на усадьбе «И», по другую сторону Козмодемьянской улицы. Эта их взаимоисключаемость не может остаться без проверки. И вот что такая проверка устанавливает.
Привлечение всех возможных свидетельств позволяет твёрдо сказать: да, в Новгороде рубежа XIV—XV веков был ещё один посадник Юрий, который годится нашему Михаилу Юрьевичу в отцы. Это посадник Юрий Дмитриевич, нам известно о его деятельности на протяжении тринадцати лет между 1398 и 1410 годами. Почему бы ему не быть отцом нашего Михаила? А вот почему. Известно, что Юрий Дмитриевич жил в другом районе Новгорода — в Людином или Плотницком конце. Никаких точек соприкосновения с Михаилом Юрьевичем у него нет. А Юрия Онцифоровича с Михаилом роднит всё, включая и Колмово, и соседство усадеб. Вот теперь все сомнения устранены, и мы получаем полное право сказать: Михаил Юрьевич был сыном именно Юрия Онцифоровича.
Но почему же всё-таки они оказались на разных усадьбах? Не будем спешить с ответом на этот вопрос и продолжим знакомство с урожаем берестяных грамот, собранных осенью 1957 года.
Грамота № 303. Обрывок. Начало письма: «Приказъ от Ондреяна Михайовича к Пуцне. Здесе ми биль челомъ…».
Ого! Новое имя — Андреян Михайлович. По-видимому, сын Михаила Юрьевича, внук Юрия Онцифоровича, представитель ещё одного поколения Онцифоровичей, о котором никаких свидетельств до сих пор не было.
Грамота № 306. Снова обрывок. Невразумительные куски слов. Но кое-что ясно: «Покло… илу Юрьевицю ув… бабикъ мене ид… господину целомъ бь…». Снова упоминание Михаила Юрьевича.
Грамота № 307. Целиком сохранившееся письмо в восемь строк, начинающееся словами: «Осподену Ондреяну Михаиловицю, осподену Микыти Михаилоцю, оспоже нашеи Настасеи Михаилове жене чоломъ бею хрестьяне избоищяне…».
Здесь, как на семейной фотографии, все действующие лица, за исключением Михаила Юрьевича, который к моменту написания грамоты № 307 уже умер, иначе его не преминули бы упомянуть в своём челобитии крестьяне избоищане. Упомянута его вдова — «Михаилова жена» Настасья и дети — Андреян Михайлович, с которым мы уже познакомились, и Микита Михайлович, новое для нас лицо. Кто-то из этих двоих сыновей Михаила был отцом Орины. Она называет Юрия Онцифоровича своим прадедом. А ведь Андреян и Микита приходятся ему внуками.
Неожиданное подтверждение родства Андреяна, Микиты и Настасьи с Михаилом Юрьевичем обнаружено в одной западнорусской летописи — «Летописце епископа Павла», — которая сохранила некоторые новгородские сведения, утраченные в собственно новгородских летописных сводах. В этой летописи рассказывается, что церковь Рождества Богородицы в Колмове монастыре завершена в 1423 году «Настасьей Михайловой», а ведь это и есть наша «Настасья Михаилова жена», упомянутая в грамоте № 307.
Все эти грамоты — № 297, и 300, и 301, и 303, и 306, и 307, адресованные Михаилу Юрьевичу и его детям, — найдены в слоях третьего или четвертого ярусов, то есть попали в землю между 1422 и 1446 годами. В этот промежуток времени Михаил Юрьевич умер, а в позднейших грамотах на месте его имени появились имена его детей. В залегающих ниже пятом и шестом ярусах, исследованных в том же 1957 году, нужно было ожидать грамот, адресованных только самому Михаилу Юрьевичу, Так и оказалось. Там были найдены ещё три грамоты с именем Михаила Юрьевича, получившие номера 308, 311 и 313.
И все эти десять грамот, называющих своими адресатами Михаила Юрьевича и его детей, обнаружены на усадьбе «И». Они были разбросаны на громадной площади в пятьсот квадратных метров на разной глубине. Разница в уровнях их залегания достигала метра. Следовательно, они попадали в землю достаточно долго для того, чтобы на усадьбе отложился целый метр культурного слоя. Словом, принадлежность усадьбы «И» эти грамоты определяли недвусмысленно: ею владел в первой половине XV века сначала сын Юрия Онцифоровича Михаил, а потом вдова и дети Михаила.
Это обстоятельство ставило перед археологами новую проблему: а кому принадлежала усадьба «И» в более раннее время? Купили ли её Онцифоровичи в начале ХУ века или же и раньше жили на ней? Это не праздный вопрос. Желая установить отличия посадничьего хозяйства от хозяйства других горожан, мы не можем не заинтересоваться, владели ли Онцифоровичи одной или несколькими усадьбами. Дело в том, что обычное археологическое сравнение посадничьей и непосадничьей усадеб не обнаруживало никаких видимых различий между ними. Усадьба «Д», на которой жили посадники Онцифор и Юрий, ни своей площадью, ни планировкой, ни размерами домов не отличались, скажем, от усадьбы «Б», где никаких посадников не было. Правда, усадьбу «Д» украшал каменный терем, какого не имел ни один из соседних участков. Но ведь этот терем Юрий выстроил только на рубеже XIV и XV веков. А в более раннее время и такого отличия не было.
Сравнение находок тоже не давало сколько-нибудь существенных отличий. Ценности в житейском, разумеется, а не в научном понимании этого слова в землю попадают редко, а некоторые замечательные вещи из числа найденных на усадьбе «Д» могли бы встретиться и в быту других достаточно состоятельных горожан. Одним словом, если бы не грамоты, определить, что лопатами археологов раскрыта усадьба виднейших руководителей Новгородской республики, было бы просто невозможно.
Но, может, богатство Онцифоровичей, определившее их выдающееся положение в новгородском обществе, проявлялось во владении не одной, а несколькими усадьбами? Может, им принадлежала не одна, а несколько ячеек из тех сот, которые образовывали гудящий улей новгородской жизни?
Вопрос о том, кому принадлежала усадьба «И» в XIV веке, можно было решать только одним способом поисками новых берестяных грамот в слоях XIV века. И такие поиски, продолжившиеся в 1958 и 1959 годах, дали вполне ясный ответ.
В шестом или седьмом ярусе напластований усадьбы «И» нашли обрывок берестяной грамоты № 362: «Осподену Юрию Онцифороцю Ондрике цоло б(ь)е. Послалъ есме тысяцю суща…». Ондрик послал Юрию Онцифоровичу тысячу «суща» — сушеной рыбки, снетка. Кстати, по-видимому, этот Ондрик был поставщиком рыбы ещё отцу Юрия, о чём говорится в адресованной Онцифору грамоте № 99.
В восьмом ярусе на той же усадьбе обнаружили целую грамоту № 370, начинающуюся словами: «Поклонъ ко Юрью и к Микссиму от всихъ сиротъ…». Залегание этой грамоты в слоях третьей четверти XIV века позволило предположить, что здесь снова назван Юрий Онцифорович, а не какой-то другой человек с тем же именем. Окончательно же убедиться в этом помог упомянутый в грамоте вместе с Юрием Максим («Миксим»). Но об этом со всеми подробностями будет рассказано в одной из следующих глав.
Эти две находки показали, что двумя усадьбами, а не одной семья Онцифоровичей обладала уже во времена Юрия, во второй половине XIV века. С верхнего этажа, построенного им терема он мог обозревать оба своих владения… Кому же вторая усадьба принадлежала в ещё более раннее время?
Ответ дают две грамоты, относящиеся к числу самых замечательных находок экспедиции за все время раскопок. Одна из них — грамота № 354 — обнаружена последней в сезоне 1958 года. Находкой другой грамоты — № 358 — открылся полевой сезон 1959 года. Обе грамоты происходят из слоев девятого яруса и написаны собственноручно Онцифором Лукиничем. У нас еще будут время и возможность прочесть оба письма Онцифора. Сейчас же для нас важно лишь одно: находка грамот Онцифора на усадьбе «И» убеждает в том, что и в середине XIV века усадьбы «Д» и «И» имели одного хозяина. Отсюда Онцифор уходил на вече и в походы, сюда он вернулся после отречения, и отсюда же его вынесли в гробу на белых полотенцах.
Однако, когда Онцифор находился ещё в зените своей славы или незадолго перед тем, на усадьбе «И» раздавались иные голоса и иные заботы одолевали её жителей.
В том же девятом ярусе, из которого извлечены письма Онцифора Лукинича, на усадьбе «И» одна за другой стали попадаться грамоты, прямой связи с посадничьим бытом явно не имевшие. В девятом ярусе встретилось три таких грамоты. Вот они:
Грамота № 177 начинается словами: «Пок(л)оно от Маскима ко попу…».
Грамота № 368. Обрывок, но с хорошо читаемым началом: «Се благослови попе…».
Грамота № 317 — снова обрывок, на этот раз из заключительной части письма: «…хо сльзы проливаюстя предъ Богъмо. За то гне(въ) Божии на васо меце, поганыи. А ныне покаи(т)еся того безакония. А на то дело оканеное немного поводить. А тых бы хотя и не постыдетися» — «…слезы проливаются перед Богом. За то гнев Божий на вас мечет, язычники. Покайтесь же теперь в том беззаконии! А на то дело окаянное немногих попускает. А вам их хотя бы не постесняться». Автор письма, раздражённо браня кого-то, привычно пользуется трафаретными церковными оборотами. Это и понятно, если две предыдущие грамоты адресованы ему, в чём вряд ли нужно сомневаться.
В десятом ярусе не найдено ни одной грамоты, сохранившей имя адресата или своим содержанием раскрывающей специфику его основных занятий. А в одиннадцатом и двенадцатом ярусах, которые датируются 1281—1313 годами, снова таких грамот несколько.
Два берестяных ярлыка из тех, что привязывались как этикетки к разным предметам для обозначения их принадлежности. На грамоте № 319 слова: «Еванове попове», то есть «Попа Ивана». И на другой грамоте — № 323: «Марии црн», то есть «Марии черницы», «монахини Марии».
Наконец, в грамотах № 329 и 330, найденных здесь же, их автор благочестиво вздыхает: «Господи, помози рабу Твоему». И здесь же, в слое двенадцатого яруса, — необычная находка: серебряная масленка для елея, предмет церковной принадлежности.
Перечисленные находки, собранные вместе, свидетельствуют, что на усадьбе «И» в конце XIII и в первой половине XIV века жили попы, находясь неподалеку от своего «рабочего места». К раскапываемому участку вплотную примыкают, по крайней-мере, три церкви: Спасская, Козмодемьянская и Саввинская. Из этих церквей Саввинская существовала, по показаниям летописей, уже с XII века. Мы не знаем пока, купил ли Онцифор Лукинич усадьбу «И» у попов или она и раньше принадлежала Мишиничам, а попы арендовали её у них, но что сами Мишиничи до времен Онцифора не жили здесь, вполне очевидно.
Вернёмся теперь на усадьбу «Д», чтобы познакомиться с её обитателями первой половины XIV и конца XIII века. Зная историю ближайших предков Онцифора, мы можем «запланировать» здесь ряд встреч. Например, с отцом Онцифора Лукой или с дедом Онцифора Варфоломеем. Не будем, однако, спешить. Мы расстались с усадьбой «Д» в 1955 году, когда там были найдены очередные грамоты, адресованные Юрию и Онцифору. В следующие шесть лет с расширением работ на этой усадьбе количество грамот пополнялось из всех слоев от XIV до ХК века, но коллекция «посадничьих» грамот увеличилась лишь на одну.
Впрочем, в эту коллекцию тогда же мог быть включен ещё один документ, правда, с другой усадьбы («Е»).
Грамота № 273, найденная в 1957 году в слоях с дендрохронологической датой 1340—1382 годов, сохранила первые две строчки с именами отправителей и адресатов: «Поклоно от Павла i от всих Мравгици ко Юрегу i ко Офоносу…». «Ко Юрегу» значит «к Юрию», Дата грамоты совпадает с начальным периодом деятельности Юрия Онцифоровича. Поэтому её следовало бы отнести к числу «посадничьих» писем. Но кое-что в этой грамоте смущало, Юрий в ней был назван только по имени, без отчества, его не титуловали «господином». И рядом с именем Юрия стояло имя ещё одного адресата, какого-то Офоноса, до сих не встречавшегося среди Онцифоровичей. Взвесив все «за» и «против», грамоту № 273 решили в число «посадничьих» писем не включать. При издании она была описана как письмо, полученное какими-то неизвестными Юрием и Афанасием.
Но спустя шесть лет после её находки, в 1963 году, разбирая и изучая громадные вещевые коллекции Новгородской экспедиции, к истолкованию этой грамоты привлекли маленькую костяную печать, найденную ещё в 1954 году. Эту печать, в древности оттискивавшуюся на воске, нашли в очень поздних слоях второй половины ХV века. И надпись, вырезанная на ней, в момент находки не способна была ни у кого вызвать каких-либо припоминаний. На печати стояло имя владельца: «Офонаса Онцифо». Афанасий Онцифорович. Мало ли кому из новгородцев могло принадлежать такое имя! К находке не возвращались, о ней забыли.
Но, сопоставив эту печать с грамотой № 273, мы иными глазами посмотрим на её загадочных адресатов. Юрий и Офонос. Два этих имени, стоящих рядом в грамоте, дают толкование и грамоте, и печати. Грамота адресована братьям Юрию и Афанасию Онцифоровичам. О существовании одного из этих братьев мы теперь узнаём впервые. Афанасий Онцифорович, владелец случайно найденной печати, — сын Онцифора Лукинича и брат посадника Юрия. Посадничья семья увеличилась на одного человека.
Другая грамота — № 339, найденная на этот раз на усадьбе «Д», извлечена в 1958 году из напластований седьмого яруса, из слоя самого конца XIV века. От неё сохранилось только начало: «П(о)клонъ от Ръдиваца к осподину посадкоу. Се отхъ…».
Посадник здесь не назван по имени. И хотя Юрий Онцифорович получил посадничество лет через десять-пятнадцать после того, как закончилось отложение слоя седьмого яруса, можно было бы, не задумываясь, предполагать именно в нём получателя грамоты № 339. Её могли затоптать в грязь. Однако возможно, что адресатом этого письма был не он, а Онцифор Лукинич. Как раз в конце XIV века на усадьбе «Д» Юрий Онцифорович строил свой каменный терем, и при рытье канав для его фундамента масса земли была вынута и выброшена на территорию усадьбы. В этой земле могли оказаться и обрывки более ранних грамот.
Именно такую судьбу, вероятно, пережил обрывок грамоты № 385, найденный в слоях конца XIV века на усадьбе «Д» в 1961 году. Вокруг новой находки уже не приходилось гадать. Начало письма сохранило четкий текст: «Поклоно посаднику Онсифору. Оже е(си в) пори, наболися посзовно грамотою…» — «Если тебе время позволит, позаботься о позовной грамоте…».
Вообще 1961 год в нашем знакомстве с усадьбой «Д» увенчался таким же успехом, какой экспедиция пережила в 1957 году на усадьбе «И». Там перед нами предстали Онцифоровичи младшего поколения. Здесь же береста донесла голоса их предков.
И не только береста. Первую весть от предшественников Онцифора экспедиция получила, найдя в слое рубежа XIV—XV веков ложку. Да, деревянную, выкрашенную желтой и красной красками ложку, подобную сотням тысяч деревянных ложек, существовавших на Руси с глубокой древности и доживших до наших дней. Только эта была не совсем обычной. Она была украшена тончайшим узором, нанесённым раскалённой иглой. Её рукоятку обвивал орнамент из листьев и лент. На наружной стороне широкой части причудливо переплетались растительные завитки, концы которых завершались страшными мордами фантастических чудовищ. А на внутренней стороне искусный художник изобразил воина в доспехе и короне, с поднятым к плечу мечом и опирающегося левой рукой на щит. На черенке этой ложки той же иглой выполнена надпись: «Еванова Ольфоромеевича».
Ложка принадлежала Ивану Варфоломеевичу. Летопись не сохранила воспоминания о таком человеке. Но мы-то, хорошо зная условия и всю обстановку, в которой найден этот предмет с надписью, можем уверенно сказать: она принадлежала дяде Онцифора, брату Луки Варфоломеевича, сыну Варфоломея Юрьевича — Ивану, представителю того поколения, на смену которому пришло поколение Онцифора.
Вскоре из тех же хронологических глубин на лабораторный стол легла грамота № 389. Ее нашли там, где и ожидали найти, — в слое десятого яруса, который данными дендрохронологии датируется 1313—1340 годами. В двух строках, сохранившихся от большого письма, читаем: «От Лоукы ко Марфи. Цто Олекса Колбинць даль пороукоу в коунахъ, да ти бы дати коуны на Пьтровъ день. В роусаль…».
Принадлежность грамоты № 389 нашему Луке Варфоломеевичу, а не какому-то другому Луке, вряд ли может вызывать сомнения. И место ее находки, и дата — всё соответствует отцу Онцифора Лукинича. Однако, чтобы окончательно развеять возможные сомнения, А. В. Арциховский сделал любопытные подсчёты. Он сосчитал, сколько раз в Новгородской Первой летописи употребляются разные боярские имена, взяв для подсчётов посадников, тысяцких, их достоверных родственников, воевод, основателей церквей, руководителей посольств. И оказалось, что в летописи фигурируют 36 Иванов, 30 Михаилов, 19 Фёдоров, 17 Василиев, 14 Семёнов, 13 Юриев, 10 Борисов, 10 Александров и только один Лука наш Лука Варфоломеевич. Таким редким было его имя.
Что известно о Луке Варфоломеевиче? Обстоятельства его смерти уже рассказаны. А кроме этого Лука в летописи упомянут только один раз. В 1333 году он был членом посольства, отправленного из Новгорода к московскому князю Ивану Калите. Дошли до нас также две поздние копии купчих грамот Луки Варфоломеевича на земли в низовьях реки Паши, впадающей в Ладожское озеро.
Что мы узнали о нём нового? Очень немного. Какой-то Олекса Колбинец поручился вернуть долг к Петрову дню, 29 июня, и Лука напоминает Марфе (вероятно, своей жене) об этом. Самого Луки в городе нет, и проследить за возвратом долга, по-видимому, должна Марфа. Однако за этим внешне незначительным событием стоит вывод о несомненной принадлежности Луке усадьбы «Д». А это для нас главное.
И, наконец, последняя «посадничья» грамота — № 391 — найдена в слоях одиннадцатого яруса. Она была брошена в землю между 1299 и 1313 годами, во времена, связанные с деятельностью Варфоломея Юрьевича — отца Луки и деда Онцифора.
Когда Варфоломей Юрьевич умер в 1342 году, его внук Онцифор был уже взрослым человеком, совершал самостоятельные военные походы и начинал свою бурную, хотя и кратковременную политическую деятельность. Значит, Варфоломею в год смерти было не менее шестидесяти лет. Однако в летописи и в других письменных источниках первые сведения о нем появились сравнительно поздно, когда ему было уже за сорок. Правда, эти первые упоминания застают его на вершине власти. В 1323 году от его имени заключены два важнейших международных акта Новгорода — договор с Ливонским орденом о мире и хорошо уже нам знакомый Ореховецкий договор со шведами. Договор Новгорода с Норвегией в 1326 году заключён также от имени Варфоломея. Ещё раз он упоминается как посадник в 1331 году. Во главе новгородцев он встречал тогда получившего в Москве утверждение от митрополита нового владыку и своего старого друга Василия. А спустя девять лет архиепископ Василий хоронил посадника Варфоломея.
Грамота № 391, разумеется, не была дипломатическим документом и не принадлежала к его переписке с архиепископом Василием. Это обрывок письма, в котором отдавались хозяйственные распоряжения: «+ От Олфоромея к Доманцю и ко Лахну и ко Евану и к Олексе. Секите суко нмого, а рожи много…».
Загадочное «нмого» расшифровывается как вполне прозаическое «много» – слово, в котором Варфоломей сделал ошибку. Вероятно, он приказывает своим слугам готовить подсеки для посева ржи, иными словами, вырубать кустарники на месте будущей пашни.
И снова главное историческое содержание этой записки заключается в том, что она бесспорно свидетельствует о принадлежности Мишиничам усадьбы «Д» уже при Варфоломее Юрьевиче.
Между прочим, — и это тоже заслуживает почтительного уважения — грамоты, написанные Лукой и Варфоломеем, были в год их находки самыми древними автографами крупных русских политических деятелей.
Итогом десятилетних терпеливых и целеустремлённых поисков «посадничьих» грамот стала обширная коллекция из двадцати шести писем, именами своих авторов и адресатов связанная с шестью поколениями знаменитой в Новгороде семьи государственных мужей. Десять её представителей запечатлели свои имена на бересте, на дереве и на кости: Андреян и Микита Михайловичи, Михаил Юрьевич и его жена Настасья, посадник Юрий Онцифорович и его брат Афанасий, посадник Онцифор Лукинич, Иван и Лука Варфоломеевичи и, наконец, посадник Варфоломей Юрьевич.
А где же Юрий Мишинич? И Миша?
Ни с Юрием Мишиничем, ни с Мишей, ни с другими представителями их семьи, более древними, чем Варфоломей, мы на усадьбе «Д» не встретились. И они на этой усадьбе, по всей вероятности, не жили. И вот почему.
Посадник Юрий Мишинич упоминается в летописи с 1291 по 1316 год. Его брат Михаил Мишинич был посадником уже в 1272 году и умер в 1280 году. Их отец Миша, следовательно, действовал в середине XIII века. Этому времени на Неревском раскопе соответствуют одиннадцатый—четырнадцатый ярусы. Здесь, казалось бы, надо ждать грамот с именами Юрия, Михаила, Миши.
Эти слои дали немало берестяных грамот, но имена их авторов и адресатов были совсем иными.
В двенадцатом ярусе усадьба «Д» связалась с каким-то Кузьмой. Это имя прочтено в обрывке грамоты № 393 («Кузма даль») и в целом письме № 344, написанном Петром и адресованном Кузьме.
Около того же времени усадьба могла принадлежать некоему Микифору, имя которого также запечатлелось в двух документах — берестяной грамоте № 346, отправленной «от Микифора к тетке», и в грамоте № 4l2, написанной Лихачом Микифору.
В тех же слоях в 1962 году найден обрывок грамоты № 411 , написанной, вероятно, тем же Микифором (уцелел только конец имени автора: «…ора»). И написал он ни больше ни меньше как распоряжение некой Ксении, чтобы она, взяв цепи, заковала в них Матвейца в пивном подклете и приказала бы Костянтину стеречь его до приезда вышеозначенного автора письма.
В четырнадцатом ярусе найдены грамота № 395 письмо Григория матери и грамота № 350 — письмо от Степана и от матери к Полюду.
Словом, грамоты, происходящие из слоев, которые по всем расчетам должны бы содержать переписку Мишиничей, оказались написанными и полученными совсем другими людьми. Очевидно, предки Варфоломея на усадьбе «Д» не жили.
И это наблюдение, возможно, свидетельствует о более интересном процессе, чем тот, который был бы прослежен, будь грамоты Юрия и Миши найдены на раскопанной усадьбе.
Дело в том, что из исторических деталей, связанных с личностью посадника Юрия Мишинича, нам известна одна чрезвычайно любопытная. В 1342 году архиепископ Василий похоронил тело Варфоломея Юрьевича, первого Мишинича, жившего на усадьбе «Д», в «отне гробе», то есть в могиле, где уже лежали останки его отца Юрия Мишинича. А эта могила находилась в церкви Сорока святых мучеников. А церковь Сорока мучеников соседствовала с раскопанным участком. Этой церкви уже нет, она разрушена в XVIII веке, но на старинных планах Новгорода её обозначали. Расстояние до нее от усадьбы «Д» примерно 150 метров. Значит, если Юрий Мишинич не жил на усадьбе «Д», то его усадьба была где-то здесь, в том же «микрорайоне» Новгорода.
За пределами раскопа и усадьбы «Д» стояла в древности и каменная церковь Спаса на Розваже. По летописи, эта церковь в 1421 году выстроена Лукьяном Онцифоровичем. Вряд ли возможно сомневаться, что Лукьян был родным братом Юрия Онцифоровича. Но берестяных писем, им написанных или им полученных, на Неревском раскопе не найдено. Значит, и этот представитель семьи Онцифоровичей жил в том же «микрорайоне», однако за пределами раскопанного участка.
А если это так, мы можем наблюдать постепенное увеличение богатств посадничьей семьи, распространение её на все большую часть городской территории. Владевшая первоначально какой-то усадьбой «икс» семья Мишиничей во времена Варфоломея прочно водворяется на усадьбе «Д», а при Онцифоре и на усадьбе «И».
Иными словами, тот участок принадлежавшей Онцифоровичам территории, который был раскопан в 1953—1962 годах, составлял лишь окраину целого района, подвластного посадничьей семье. Основные её владения располагались за южной границей раскопа, там, где сейчас находится кремлёвский парк и ограничивающая его городская магистраль.
Возможно и другое решение вопроса. Мишиничи с самого начала владели многими городскими дворами, но на большинстве этих дворов жили не сами бояре, а арендаторы. Боярская же семья, увеличиваясь, время от времени переносила свою главную резиденцию из одной усадьбы в другую. Как бы то ни было, наше представление о том, как выглядела посадничья усадьба и чем она отличалась от усадьбы других горожан, неожиданно получило зримый образ боярского гнезда, включающего не одну усадьбу, а несколько, занимающего не отдельную, окружённую частоколом ячейку городской территории, а плотно обосновавшегося на территории большого района Новгорода.
В. Л. Янин Я послал тебе бересту…